Во время 20-летнего царствования императрицы Елизаветы в период между 1741 и 1761 годами не было смертной казни. Французский писатель и дипломат Жозеф де Местр назвал «отмену» смертной казни при императрице Елизавете «ложным гуманизмом и признаком неполноценности нации». Итальянский философ Чезаре Беккариа был вдохновлен «знаменитым примером императрицы Московии», а через три года после ее смерти опубликовал свою работу «О преступлениях и наказаниях».
Указ, изданный 7 мая 1744 года, накладывал запрет на исполнение наказания для осужденных, приговоренных к смертной казни, политической смерти и, в некоторых случаях, к пожизненной ссылке. Всем канцеляриям надлежало представить в Сенат описание всех подобных дел и ждать дальнейших распоряжений.
С одной стороны, было приказано «не выполнять казни», а с другой число смертных приговоров никаким иным способом не регулировалось, поэтому на основании существующего законодательства смертные приговоры продолжали выноситься. О существовании запрета мало кто знал даже из высшего сословия. Указ подготовила сама императрица как вывод из представленного ей Сенатом отчета и отчетов, на основе которых он был составлен. Первоначальный документ был немедленно спрятан в секретной депеше, а официальное сообщение содержало копию высочайшего указа, предписывающую немедленно предоставить выписки из судебных дел заключенных, приговоренных к смертной казни. В копии не упоминалось о существовании скрытого указа, и именно она была направлена в департаменты и канцелярии регионов и провинций.
Однако сама императрица и ее администрация воспринимали указ со всей серьезностью и действовали упреждающие: после завоевания новых земель туда немедленно направлялось распоряжение, с предписанием отложить или отменить смертную казнь. Мораторий распространялся даже на лиц, приговоренных тайной полицией, и на военных преступников. Менее чем за десять лет после опубликования указа в Сенате скопилось 279 дел по смертным приговорам, а еще 3579 дел, связанных с убийствами, кражами и грабежами, которые находились в производстве и ожидали высочайшего подтверждения.
Интерпретация смерти
Не меньше проблем возникало вокруг терминологии в ходе исполнения второй части указа от 1744 года - эта часть касалась «невыполнения смертной казни и политической смерти». Если смысл «естественной смерти» был более или менее ясен как в столице, так и в провинциях, то термин «политическая смерть» вызвал глубокое недоумение на всех уровнях власти. Елизавета потребовала, чтобы Сенат начал работать над этим вопросом и представил ей документ, в котором будут перечислены законы, регулирующие ритуал политической смерти, и точно определены преступления, которые требуют такого наказания.
Детальная интерпретация термина «политическая смерть» была дана только в 1753 году: «Сенат предусматривает: политическая смерть - это экзикуция, при которой преступник, подготовленный к экзикуции через обезглавливание или повешение, на месте казни наказывается поркой и урезанием носа или без какого-либо наказания ссылается в пожизненную ссылку». Очевидное противоречие в такой интерпретации заключалась в том, что приговоры о политической смерти не исполнялись, в то время как порка и урезание носа, а также ссылка за кражу и грабеж были широко распространенной практикой без каких-либо сообщений в Сенат и не считались "политической смертью".
Таким образом, не только смертная казнь, но и ее замены, которые считались равной смертной казни с точки зрения тяжести наказания, подпадали под запрет высшей власти.
«Без применения политической смерти»
В то время как определение политической смерти оставалось вопросом терминологии и судебной теории для сенаторов и императрицы, для общества мораторий на смертную казнь превратился в основную идеологическую проблему. Во времена правления Елизаветы, процесс вынимания тел повешенных заключенных из петли с перечислением их преступлений в назидание остальным, был нормой.
Сенаторы пытались урезонить монархию и предложили ряд аргументов против моратория на смертную казнь. Во-первых, они предположили, что возможность избежать смертной казни только увеличит число воров, разбойников, убийц и фальшивомонетчиков. Очевидно, что страна утонет в волне беспорядков и грабежей, если государство не установит «наследственный страх» в умах своих людей - страх, который генерал-лейтенант Василий Урусов привел в описании подавления восстание в Башкирии. Во-вторых, в отсутствие наказания люди сами по себе станут склонными к преступной деятельности, а войска перестанут выполнять приказы. В-третьих, такое вредное помилование противоречит традициям российского законодательства, в частности, строгим правилам, введенным Петром Великим, отцом императрицы, который жестоко наказывал за преступления, за которые предусмотрена смертная казнь. Дворянство робко предположило, что для высшего пересмотра должны быть представлены только уголовные дела со смертным приговором, а политические смертные приговоры должны приводиться в исполнение, как и прежде.
На что Императрица отреагировала единственным указом - «никакого исполнения каких-либо политических смертных приговоров».
«Упоминания о смертной казни нет»
В августе 1754 года по инициативе Петра Шувалова, доверенного лица императрицы, в Сенате была создана специальная группа, перед которой была поставлена задача «создание ясных и понятных законов». Опытные секретари помогали юристам, которые также как и все получали деньги на чернила, сургуч, дрова и свечи из государственной казны. Они должны были составить закон из четырех частей - «о суде», «о различных состояниях субъектов», «о собственности и недвижимости» и «о казнях, наказаниях и штрафах». Через год были готовы две части, которые комитет счел наиболее завершенными, - «суд» и «уголовные преступления». Скорее всего, сургуч и чернила были потрачены впустую: статьи полностью игнорировали все указы правящей императрицы о смертной казни и политической смерти. После десятилетия эффективного моратория на исполнение таких приговоров, область их применения была расширена, а процедура исполнения ужесточена.
Ситуация с подготовкой закона и позицией, которую заняла императрица Елизавета, представляется еще более невероятной, если учесть, что до начала работы комитета по второму изданию министр Адам Олсуфьев объявил: «Ее Императорское Величество приказала, чтобы ни одно наказание в виде смертной казни за соответствующие преступления не должно было быть внесено в новый закон». В разных городах вышли последующие указы о выборе представителей дворянского и купеческого сословий для слушаний «вновь созданного закона». Общественные дискуссии включали вопросы не только о моратории на смертную казнь и политическую смерть, но и об основных изменениях уголовного законодательства. Ясно, что императрица оставалась бы непреклонна, и только ее смерть прервала беспрецедентное российское противостояние между монархией и политической элитой страны по вопросу о гуманизации наказания за серьезные преступления.
«Никто не будет подвергнут смертной казни»
По-видимому, историк Михаил Щербатов был недалек от истины, когда писал о дворцовом перевороте 1741 года: «Во время церемонии принятия Российского престола она обещала перед иконой Святого образа, что, если вознесется на престол своих предков, никто не будет казнен во время ее правления».
В данном случае мы видим очевидные столкновения человеческого сознания. В отчаянных ситуациях, когда оказывается, что никто не может помочь человеку, и ничто не способно его спасти, он обращается к Богу в надежде на чудо. В зависимости от индивидуального опыта, религии и глубины личной духовности такие иррациональные «отношения с Богом» могут быть сформулированы неожиданным выбором слов. По-видимому, Елизавета действительно взяла на себя определенные обязательства перед лицом Господа в случае успешного исхода военного переворота. Путч оказался успешным, и ей пришлось заплатить.
Тонкости индивидуальных религиозных чувств оставались бы священным опытом человека, если бы этот человек не оказался императрицей. С одной стороны, византийский ритуал коронации добавлял особого возвеличивания христианской вере любого русского монарха. С другой стороны, священная воля монарха, помазанного Богом, считалась неизменной. И те конкретные обстоятельства, которые были далеки от политического прагматизма, могут объяснить контекст законов, запрещающих смертную казнь и экзекуции политической смерти.
Создается впечатление, что решение императрицы о запрете исполнения смертной казни и приговоров политической смерти без высочайшего подтверждения, касается исключительно ее отношений с Богом. Подданные и преступники, чьи судьбы зависели от ее решений, не должны были догадываться о деталях. Не было указа о моратории с подробными определениями и восхвалениями гуманизма монархии. Императрица не занималась судьбой помилованных заключенных, спасением их грешных душ и перевоспитанием. Все они погибли либо во время порки, либо позже в следствие невыносимого тюремного труда.
«И кто назначил меня судить: кому жить, а кому умереть»
Размышления о религиозной императрице во времена абсолютной монархии в России, за 20 лет до выхода знаменитой работы Чезаре Беккариа, легко исполнили мечту философа, которую Европа только начинала лелеять. Однако императрица Елизавета и итальянский философ были разделены не двумя десятилетиями, а целой эпохой. Мораторий на смертную казнь в Российской империи основывался не на идеалах просвещения, а на средневековой религиозности, с одной стороны, и убеждении монарха, что высочайшее волеизъявление есть государственный закон, с другой. Запрет на приведение в исполнение смертных приговоров за серьезные преступления не имел теоретической основы и никоим образом не связан с развитием судебных знаний того периода. Любые аргументы в отношении ограничения публичных экзекуций и смещение акцента от развлекательного аспекта казни к торжеству правосудия в зале суда, перехода от телесного наказания к предотвращению повторного преступления и других идей, вдохновлявших европейских философов и юристов, не слишком беспокоили императрицу. Логика христианских заповедей привела ее к извечному вопросу: «Кто назначил меня судить, кому жить, а кому умереть?» Решив, что лучшим проявлением благодарности Богу будет запрет смертной казни, Российская императрица по своей самодержавной воле не допустила ни одной казни или даже ее подобия в виде политической смерти. За несколько месяцев до своей смерти она подняла вопрос о коренном изменении уголовного законодательства, которое, по-видимому, должно было соответствовать системе ее убеждений.
Вот почему в России сформировались два поколения людей, не видевших эшафот. Ремесло палача постепенно исчезало вместе с умением строить виселицу, что было подтверждено трагическими событиями во время казни декабристов. У правящей элиты сложилась привычка, что смертная казнь существует только на бумаге, и публичные казни больше не являются основным условием сохранения порядка в обществе.
Всего за два десятилетия правящая и образованная элита стала готова к обсуждению целесообразности казни. И это произошло не из-за работы Беккариа, а из-за внутренних правил императрицы Елизаветы. Проницательный историк Сергей Соловьев писал: «Люди должны были потерять привычку к ужасному виду смертной казни. Не было принято закона об отмене смертной казни: вероятно, Елизавета боялась увеличить количество преступлений, убрав страх перед последним наказанием; суды выносили смертные приговоры, но эти приговоры никогда не приводились в исполнение, и в просвещение народа было внесено большое начинание».
Елена Марасинова,
Кандидат исторических наук, ведущий научный сотрудник Института истории России РАН
Источник: kommersant.uk
Указ, изданный 7 мая 1744 года, накладывал запрет на исполнение наказания для осужденных, приговоренных к смертной казни, политической смерти и, в некоторых случаях, к пожизненной ссылке. Всем канцеляриям надлежало представить в Сенат описание всех подобных дел и ждать дальнейших распоряжений.
С одной стороны, было приказано «не выполнять казни», а с другой число смертных приговоров никаким иным способом не регулировалось, поэтому на основании существующего законодательства смертные приговоры продолжали выноситься. О существовании запрета мало кто знал даже из высшего сословия. Указ подготовила сама императрица как вывод из представленного ей Сенатом отчета и отчетов, на основе которых он был составлен. Первоначальный документ был немедленно спрятан в секретной депеше, а официальное сообщение содержало копию высочайшего указа, предписывающую немедленно предоставить выписки из судебных дел заключенных, приговоренных к смертной казни. В копии не упоминалось о существовании скрытого указа, и именно она была направлена в департаменты и канцелярии регионов и провинций.
Однако сама императрица и ее администрация воспринимали указ со всей серьезностью и действовали упреждающие: после завоевания новых земель туда немедленно направлялось распоряжение, с предписанием отложить или отменить смертную казнь. Мораторий распространялся даже на лиц, приговоренных тайной полицией, и на военных преступников. Менее чем за десять лет после опубликования указа в Сенате скопилось 279 дел по смертным приговорам, а еще 3579 дел, связанных с убийствами, кражами и грабежами, которые находились в производстве и ожидали высочайшего подтверждения.
Интерпретация смерти
Не меньше проблем возникало вокруг терминологии в ходе исполнения второй части указа от 1744 года - эта часть касалась «невыполнения смертной казни и политической смерти». Если смысл «естественной смерти» был более или менее ясен как в столице, так и в провинциях, то термин «политическая смерть» вызвал глубокое недоумение на всех уровнях власти. Елизавета потребовала, чтобы Сенат начал работать над этим вопросом и представил ей документ, в котором будут перечислены законы, регулирующие ритуал политической смерти, и точно определены преступления, которые требуют такого наказания.
Детальная интерпретация термина «политическая смерть» была дана только в 1753 году: «Сенат предусматривает: политическая смерть - это экзикуция, при которой преступник, подготовленный к экзикуции через обезглавливание или повешение, на месте казни наказывается поркой и урезанием носа или без какого-либо наказания ссылается в пожизненную ссылку». Очевидное противоречие в такой интерпретации заключалась в том, что приговоры о политической смерти не исполнялись, в то время как порка и урезание носа, а также ссылка за кражу и грабеж были широко распространенной практикой без каких-либо сообщений в Сенат и не считались "политической смертью".
Таким образом, не только смертная казнь, но и ее замены, которые считались равной смертной казни с точки зрения тяжести наказания, подпадали под запрет высшей власти.
«Без применения политической смерти»
В то время как определение политической смерти оставалось вопросом терминологии и судебной теории для сенаторов и императрицы, для общества мораторий на смертную казнь превратился в основную идеологическую проблему. Во времена правления Елизаветы, процесс вынимания тел повешенных заключенных из петли с перечислением их преступлений в назидание остальным, был нормой.
Сенаторы пытались урезонить монархию и предложили ряд аргументов против моратория на смертную казнь. Во-первых, они предположили, что возможность избежать смертной казни только увеличит число воров, разбойников, убийц и фальшивомонетчиков. Очевидно, что страна утонет в волне беспорядков и грабежей, если государство не установит «наследственный страх» в умах своих людей - страх, который генерал-лейтенант Василий Урусов привел в описании подавления восстание в Башкирии. Во-вторых, в отсутствие наказания люди сами по себе станут склонными к преступной деятельности, а войска перестанут выполнять приказы. В-третьих, такое вредное помилование противоречит традициям российского законодательства, в частности, строгим правилам, введенным Петром Великим, отцом императрицы, который жестоко наказывал за преступления, за которые предусмотрена смертная казнь. Дворянство робко предположило, что для высшего пересмотра должны быть представлены только уголовные дела со смертным приговором, а политические смертные приговоры должны приводиться в исполнение, как и прежде.
На что Императрица отреагировала единственным указом - «никакого исполнения каких-либо политических смертных приговоров».
«Упоминания о смертной казни нет»
В августе 1754 года по инициативе Петра Шувалова, доверенного лица императрицы, в Сенате была создана специальная группа, перед которой была поставлена задача «создание ясных и понятных законов». Опытные секретари помогали юристам, которые также как и все получали деньги на чернила, сургуч, дрова и свечи из государственной казны. Они должны были составить закон из четырех частей - «о суде», «о различных состояниях субъектов», «о собственности и недвижимости» и «о казнях, наказаниях и штрафах». Через год были готовы две части, которые комитет счел наиболее завершенными, - «суд» и «уголовные преступления». Скорее всего, сургуч и чернила были потрачены впустую: статьи полностью игнорировали все указы правящей императрицы о смертной казни и политической смерти. После десятилетия эффективного моратория на исполнение таких приговоров, область их применения была расширена, а процедура исполнения ужесточена.
Ситуация с подготовкой закона и позицией, которую заняла императрица Елизавета, представляется еще более невероятной, если учесть, что до начала работы комитета по второму изданию министр Адам Олсуфьев объявил: «Ее Императорское Величество приказала, чтобы ни одно наказание в виде смертной казни за соответствующие преступления не должно было быть внесено в новый закон». В разных городах вышли последующие указы о выборе представителей дворянского и купеческого сословий для слушаний «вновь созданного закона». Общественные дискуссии включали вопросы не только о моратории на смертную казнь и политическую смерть, но и об основных изменениях уголовного законодательства. Ясно, что императрица оставалась бы непреклонна, и только ее смерть прервала беспрецедентное российское противостояние между монархией и политической элитой страны по вопросу о гуманизации наказания за серьезные преступления.
«Никто не будет подвергнут смертной казни»
По-видимому, историк Михаил Щербатов был недалек от истины, когда писал о дворцовом перевороте 1741 года: «Во время церемонии принятия Российского престола она обещала перед иконой Святого образа, что, если вознесется на престол своих предков, никто не будет казнен во время ее правления».
В данном случае мы видим очевидные столкновения человеческого сознания. В отчаянных ситуациях, когда оказывается, что никто не может помочь человеку, и ничто не способно его спасти, он обращается к Богу в надежде на чудо. В зависимости от индивидуального опыта, религии и глубины личной духовности такие иррациональные «отношения с Богом» могут быть сформулированы неожиданным выбором слов. По-видимому, Елизавета действительно взяла на себя определенные обязательства перед лицом Господа в случае успешного исхода военного переворота. Путч оказался успешным, и ей пришлось заплатить.
Тонкости индивидуальных религиозных чувств оставались бы священным опытом человека, если бы этот человек не оказался императрицей. С одной стороны, византийский ритуал коронации добавлял особого возвеличивания христианской вере любого русского монарха. С другой стороны, священная воля монарха, помазанного Богом, считалась неизменной. И те конкретные обстоятельства, которые были далеки от политического прагматизма, могут объяснить контекст законов, запрещающих смертную казнь и экзекуции политической смерти.
Создается впечатление, что решение императрицы о запрете исполнения смертной казни и приговоров политической смерти без высочайшего подтверждения, касается исключительно ее отношений с Богом. Подданные и преступники, чьи судьбы зависели от ее решений, не должны были догадываться о деталях. Не было указа о моратории с подробными определениями и восхвалениями гуманизма монархии. Императрица не занималась судьбой помилованных заключенных, спасением их грешных душ и перевоспитанием. Все они погибли либо во время порки, либо позже в следствие невыносимого тюремного труда.
«И кто назначил меня судить: кому жить, а кому умереть»
Размышления о религиозной императрице во времена абсолютной монархии в России, за 20 лет до выхода знаменитой работы Чезаре Беккариа, легко исполнили мечту философа, которую Европа только начинала лелеять. Однако императрица Елизавета и итальянский философ были разделены не двумя десятилетиями, а целой эпохой. Мораторий на смертную казнь в Российской империи основывался не на идеалах просвещения, а на средневековой религиозности, с одной стороны, и убеждении монарха, что высочайшее волеизъявление есть государственный закон, с другой. Запрет на приведение в исполнение смертных приговоров за серьезные преступления не имел теоретической основы и никоим образом не связан с развитием судебных знаний того периода. Любые аргументы в отношении ограничения публичных экзекуций и смещение акцента от развлекательного аспекта казни к торжеству правосудия в зале суда, перехода от телесного наказания к предотвращению повторного преступления и других идей, вдохновлявших европейских философов и юристов, не слишком беспокоили императрицу. Логика христианских заповедей привела ее к извечному вопросу: «Кто назначил меня судить, кому жить, а кому умереть?» Решив, что лучшим проявлением благодарности Богу будет запрет смертной казни, Российская императрица по своей самодержавной воле не допустила ни одной казни или даже ее подобия в виде политической смерти. За несколько месяцев до своей смерти она подняла вопрос о коренном изменении уголовного законодательства, которое, по-видимому, должно было соответствовать системе ее убеждений.
Вот почему в России сформировались два поколения людей, не видевших эшафот. Ремесло палача постепенно исчезало вместе с умением строить виселицу, что было подтверждено трагическими событиями во время казни декабристов. У правящей элиты сложилась привычка, что смертная казнь существует только на бумаге, и публичные казни больше не являются основным условием сохранения порядка в обществе.
Всего за два десятилетия правящая и образованная элита стала готова к обсуждению целесообразности казни. И это произошло не из-за работы Беккариа, а из-за внутренних правил императрицы Елизаветы. Проницательный историк Сергей Соловьев писал: «Люди должны были потерять привычку к ужасному виду смертной казни. Не было принято закона об отмене смертной казни: вероятно, Елизавета боялась увеличить количество преступлений, убрав страх перед последним наказанием; суды выносили смертные приговоры, но эти приговоры никогда не приводились в исполнение, и в просвещение народа было внесено большое начинание».
Елена Марасинова,
Кандидат исторических наук, ведущий научный сотрудник Института истории России РАН
Источник: kommersant.uk
