Ioana Maresh-Levickaya
30 мая 2011
на момент написания ей было 18 лет
Бог нас , конечно, любит,
но устает порядком.
Берет недельку отгула
и едет к своим грядкам.
На небе (седьмом, может…
а, может, на самом чердачном)
У Бога есть рай личный,
рай бесконечно дачный.
Там он, в All STAR кедах,
стоит на своих гектарах,
и пятна травы свежей
на джинсах его старых.
Прошепчет он еле слышно:
«Деревья мои, травы,
Я дома! Земля, помнишь,
как руки мои шершавы?»
И тут, оголтело лая
и обгоняя друг друга,
к нему подбегут собаки
(к нему — не Богу, а другу).
Все разных пород и нравов,
возраста и окраски:
дог, лабрадор, дворняжка,
любимец — сибирский хаски.
Холодным и мокрым носом
каждый в него уткнется.
Любовь на то и любовь…
даже Бог от нее не спасется.
Ничком упадет тихо,
не в силах пошевелиться,
и будут в глазах слезы,
словно роса, искриться.
Он будет лежать долго,
покуда не потревожит
чья-то душа (даже
несколько душ, может):
— Господи, мя помилуй!
Я до того грешен!
— О чем ты, мой сын?! Сядь-ка! Попробуй моих черешен!
Помоешь их сам, ладно?!
Меня еще ждет рассада,
и для уставших от жизни
гамак натянуть надо…
…А ангелы да архангелы,
мученики да апостолы…
Дел натворили, глупые,
и кулаком пО столу:
«Бога спустить надобно
с дачной его вершины!»
И утром Его разбудит
сигналящая машина.
Он медленно, очень медленно
будет идти к забору,
где скажет дворняге, догу,
хаски и лабрадору:
«Вы остаетесь за старших!
Я на вас полагаюсь!
Как только… то я сразу…
я вырвусь! Я постараюсь…
Я бы остался… только…
чистых уж нет футболок.
Нет, я не пла… а впрочем…
только чур без подколок…»
И быстро в машину сядет,
скажет разбито: «Трогай!»
А по приезду Отче
будет носить под тогой,
тайно, свои джинсы.
И слушая наши души,
Он рисовать будет в блокнотах черешни и груши
